Завершив свой круг почета, У-2 выравнивается — и легко, как стрекоза, опускается на дорогу. Ну вот, можно считать, что к нам прибыла первая ласточка — так сказать, представитель местной законной власти. Кстати, пилотом на У-2 оказался парень, а не девушка, как все мы подсознательно ожидали. Облом, однако, хотя и не очень большой. Мы же сюда не девочек снимать прибыли, а воевать. Парня, кстати утащили к себе техники и пилоты вертолетной эскадрильи, а вот майор (две шпалы в петлицах), бритоголовый как наш Небензя, остался. Деловой такой майор — сразу видно, что большая шишка, а не комбат* или полковой НШ**. А я, как назло, за коменданта базы, бо наш батяня-комбат за партизанами уехал, то есть за призванными (в нашем, разумеется, мире) добровольцами из ближайших окрестностей.

Примечание авторов:

* Капитан Погорелов судит по нашим временам, а тогда майор мог быть командиром полка, НШ дивизии или даже (в отдельных случаях) непосредственно комдивом.

** НШ — начальник штаба.

— Я, — говорит этот майор, — майор Голышев, начальник разведки пятидесятой армии, прибыл как делегат связи от советского командования, и мне необходимо видеть самого старшего вашего начальника.

И смотрит на меня так пристально, будто хочет просверлить во мне взглядом дырень примерно так с кулак.

— А я, товарищ майор, — говорю в ответ, — капитан Погорелов, командир четвертой роты, 182-го мотострелкового полка 144-й мотострелковой дивизии и исполняющий обязанности коменданта этого цыганского табора. Могу сказать, товарищ майор, что самый старший наш начальник, командующий армейской группой. генерал-лейтенант Матвеев, еще не прибыл. Его заместитель, командир 144-й мотострелковой дивизии, в данный момент находится в своем штабе в Сураже. Если вам срочно, то могу выделить машину…

— Ты не понимаешь, товарищ капитан, — рявкнул на меня этот майор Голышев, — я должен установить связь с нашим командованием, но прежде всего я должен выяснить, кто вы, черт возьми, такие, и откуда взялись на нашу голову?

— На вашу голову мы не брались, товарищ майор, — с некоторой обидой ответил я, — голова от нас в основном болит у немцев.

— Есть такое явление, капитан, — немного успокоившись, согласился со мной майор, — немцы вас боятся, как маленькие дети буку. Не скажешь, почему?

— Не знаю, товарищ майор, — пожал я плечами, — наверное, все дело в том, что мы не боимся их.

— Не боитесь, — снова утвердительно кивнул майор, — вы и меня не боитесь, хотя надо бы. Так кто же вы, черт возьми, такие раз уж никого и ничего не боитесь?

— Извините, товарищ майор, — ответил я, — сами должны понимать, что без приказа командования я просто не имею права говорить вам ничего определенного.

— Хорошо, товарищ Погорелов, — неожиданно легко согласился он со мной, — возможно, у вас нет такого приказа, но вы должны немедленно связаться с начальством и доложить. Я не поверю, что у вас нет такой возможности.

Да я, собственно, собирался, но только отправив майора на машине; а пока он едет, доложить в штаб о его визите — без лишних, так сказать, свидетелей. Но майор своей настырностью все время не давал мне приступить к этому гениальному плану и теперь приходится выходить на связь со штабом дивизии прямо в его присутствии. При обычном порядке службы сложно представить себе ситуацию, когда ротный командир связывается прямо со штабом дивизии. Но у должности коменданта базы, пусть даже и всего лишь исполняющего обязанности, есть свои преимущества, в том числе и возможность экстренной связи с командованием. А то может сложиться еще более критическое положение, чем то, которое сложилось сейчас, а доклад по инстанциям будет идти слишком долго.

Мы с майором Голышевым подошли к моей командирской машине, и смешливый радист Вася подал мне специальную командирскую гарнитуру с удлиненным шнуром. Пока я докладывал дежурному офицеру о свалившемся на мою голову делегате связи, майор обошел БМП по кругу и провел ладонью по глубоким отметинам на лобовом листе. Это мы в последнем бою обменялись любезность с немецкой «двойкой». Она нам — очередь из 20-мм пушки, снаряды которой броню не пробили, а ушли на рикошет, оставив выбоины; а мы немцам в ответ — очередь из 30-мм, которую они со своей картонной броней уже не пережили. Помимо этих отметин, на броне было множество следов пулевых клевков, из-за чего машина выглядела рябой.

— Были в бою, товарищ капитан? — уважительно спросил Голышев, когда я закончил доклад и наступила та пауза, которая обычно необходима начальству для обдумывания своих действий.

— Да товарищ, майор, — сухо ответил я, — были.

— Ну и как? — снова спросил он.

— Нормально, товарищ майор, — хмыкнул в ответ я, — мы, как вы видите, здесь, а они остались там и уже начали гнить.

В этот момент в наушниках раздался сигнал вызова, а потом донесся уверенный басистый голос человека, по большей части уже привыкшего отдавать приказы:

— Генерал Терещин на связи.

— Здравия желаю, товарищ генерал-майор, — отозвался я, — на связи капитан Погорелов, исполняющий обязанности коменданта припортальной базы.

— Погорелов? — переспросил наш комдив, — это тот самый, что ротой против полка не пропустил немцев к Унече?

— Так точно, товарищ генерал-майор, — ответил я, — тот самый.

— Хорошая работа, капитан, — похвалил меня комдив, — благодарность тебе в приказе и рукопожатие перед строем. А теперь докладывай все подряд — в том числе и то, куда делся твой батальонный командир, который и должен комендантствовать на этой базе.

— Майор Осипов, — ответил я, — находится на нашей стороне, принимает пополнение из партизан, обещал скоро быть. Что касается делегата связи от предков, то он стоит тут, рядом со мной, и срочно хочет узнать, кто мы такие и откуда. Разрешения раскрывать такую информацию у меня нет. Да и если я ему расскажу, он мне не поверит, а будет считать, что мы его обманываем.

Генерал Терещин немного помолчал, потом произнес:

— Знаешь что, Погорелов. Ты давай возьми дежурную машину и с этим майором Голышевым съезди на нашу сторону, покажи ему смертное поле. Потом, как только он дозреет, сразу отправляй его ко мне, а мы тут уже поговорим!

Взял я, значит, дежурную машину — и мы поехали через дыру на нашу сторону, знакомить майора Голышева с суровой реальностью.

Тогда же и там же. майор Голышев Федор Матвеевич

Хороший разведчик не должен удивляться никогда и ничему. Его работа заключается в получении точных и объективных разведданных, которые потом еще требуется довести до сведения начальства. Беда начинается тогда, когда это начальство считает разведку пережитком капитализма и стремится выехать на пролетарской сознательности, энтузиазме и самопожертвовании своих подчиненных. Но в данном случае с начальством у майора Голышева все было вполне благополучно, командарм-50, генерал Петров, был человеком относительно вменяемым и разумным. Проблемы начинались выше, на уровне командующего Брянским фронтом генерала Еременко, о котором Сталин писал: «Ерёменко я расцениваю ниже, чем Рокоссовского. Войска не любят Еремёнко. Рокоссовский пользуется большим авторитетом. Ерёменко очень плохо показал себя в роли командующего Брянским фронтом. Он нескромен и хвастлив…». Говоря о том, что Еременко очень плохо показал себя в роли командующего Брянским фронтом, Верховный имел в виду неудачную Рославльско-Новозыбковскую операцию, в ходе которой из-за ошибочного определения направления главного удара не удалось предотвратить прорыв Гудериана в тыл Юго-Западного фронта.

Итак, майор Голышев все видел, ничего, честно говоря, не понимал, но не подавал виду, стараясь увидеть как можно больше, а увиденное запомнить, чтобы потом на досуге проанализировать, сравнивая с другими, такими же непонятными ситуациями. Черное облако портала для него было не более, чем непознанное явление природы или творение человеческих рук, но вот раскинувшийся перед ним сразу за порталом весенний пейзаж, освещенный красноватыми лучами заходящего солнца, его впечатлил. Только что он был в конце лета, и вот — тут снова весна, пахнет недавно прошедшим дождем, прелью и Бог весть чем еще. Но еще сильнее его впечатлило заставленное разбитой немецкой техникой и перепаханное бомбами и снарядами поле, на котором нашла свою кончину третья танковая дивизия генерала Моделя. Как говорится — кто с мечом к нам придет, тот сам будет виноват во всех своих несчастьях.